Дело приобретало новый оборот. Может, подумалось мне – и я вдруг покрылся холодным потом, – я, оберегая свою клиентку от выходов на улицу, не затрудняю, а только облегчаю дело убийце? Ведь господин Дьячков – там, дома, рядом с нею!..

Я немедленно набрал номер Калашниковых. Откликнулся живой и веселый Катин голос. У меня с души свалился камень.

Домой, в свою любимую коммуналку напротив Генеральной прокуратуры, я вернулся около шести вечера.

Еще раз позвонил Мэри. Еще раз набрал телефон Фомича. Ни тот, ни другой номер не отвечали, и я подумал: не пора ли их обоих объявлять в розыск? Может, уже следует обшаривать пустыри и свалки? И вызывать водолазов прочесывать дно Москвы-реки?

Расследование мое ни на дюйм не продвинулось. Правда, за сегодняшний день я исключил одного подозреваемого, герра Лессинга, зато получил другого: господина Дьячкова.

Но мне по-прежнему было совершенно непонятно: зачем убивали женщин? Пытались убить? Почему и кто мог это делать?

Решив, что утро вечера мудренее, я в половине девятого завалился спать.

К многочисленным достоинствам моей подружки Любочки из ГАИ-ГИБДД надо добавить еще одно: она изобретательна и неистощима в постели. Прошлой ночью я, кажется, не спал ни секунды.

Глава 10

Большая стирка

Екатерина Сергеевна проснулась в ту самую минуту, когда Павел Синичкин знакомился на крыльце загородного особняка Лессингов с его хозяином, герром Гансом-Дитрихом.

За темно-зелеными портьерами Катиной спальни вовсю разгорался зимний день. Часы на тумбочке показывали десять утра. Судя по успевшей остыть второй половине кровати, муж давно был на ногах. Ну и правильно – сколько можно дрыхнуть.

Катя сладко потянулась – настроение, несмотря ни на что, было хорошим, – перевернулась на другой бок и вскочила. Некогда разлеживаться. Ее ждет собственное расследование. И домашнее хозяйство.

Она накинула шелковый халатик и вышла из спальни.

Дверь в кабинет была открыта. Профессор Дьячков сидел, нахмурясь, за своим компьютером. Катя подошла, обняла его, чмокнула в начинающую лысеть макушку:

– Доброе утро.

– Доброе-доброе… – рассеянно откликнулся он.

Она мимоходом взглянула на экран компьютера. Заметила там слова: «Очевидно, что…» А ниже – длиннющую формулу. Улыбнулась.

– Статью пишешь? – спросила.

– Да. Для «Электрических сетей и электростанций».

– Какой ты у меня умник…

– Я и в магазин сходил.

– Вот молодец!

– Там тебе на кухне – омлет. Разогреешь сама?

– А то! И кофе сама сварю.

– А я уже поел.

– Во сколько ж ты встал?

– В шесть.

– Вот это ранняя пташка! Темно ж еще было?

– Темно. Да я выспался…

Катя оставила мужа и, позевывая, прошлась по кабинету. Несколько раз повторила вполголоса: «Очевидно, что… Очевидно, что…» Усмехнулась.

– Я в библиотеку, пожалуй, поеду, – проговорил муж.

– Зачем? Я тебе мешать не собираюсь, – откликнулась Катя.

– Да мне все равно надо составить библиографию… А вечером у меня – ученики…

Профессор Дьячков, не без влияния Кати, тоже предпочитал репетиторствовать вне дома.

– Ну и ладно, – отозвалась она. – Не будешь у меня тут под ногами мешаться. Я займусь уборкой да стиркой.

Она чуть не добавила: «И расследованием», – но вовремя спохватилась.

– Только никуда не выходи! – встревоженно проговорил профессор.

– Не пойду, не пойду, не бойся.

И Катя отправилась на кухню: разогревать омлет, варить себе единственную ежедневную – и от этого такую вожделенную – чашечку кофе.

К двенадцати, как раз в то время, когда Павел Синичкин заканчивал провокационный допрос господина Лессинга, профессор Дьячков наконец-то убрался из квартиры.

Катя загрузила в посудомоечную машину вчерашнюю и сегодняшнюю посуду – омлет с сыром, надо признать, мужу удался – и пошла переоделась в старенькие джинсы и футболку. Потом отправилась в ванную разбираться с бельем. Мысли ее между тем были куда как далеки и от посуды, и от белья.

Вчера она, после трех звонков бывшим аэродромным сотоварищам, узнала-таки домашний телефон Никитки. Но случилось это поздно – уже в начале двенадцатого, – и звонить ему в такой час Катя не решилась. Предстояло сделать это сегодня, и Екатерина Сергеевна ломала голову: о чем его спрашивать? И что ему рассказывать? Чем вообще объяснить свой звонок?

Версия, что преступления совершал маньяк – кто бы он ни был, Никитка или кто-то другой, – казалась Кате сомнительной. Ну, ладно – маньяк еще мог стрелять в нее на Страстном бульваре. Мог он, конечно, и проникнуть в особняк Лессингов и подпилить – или что там с ними сделать? – тормоза у обеих машин. Но побывать на кухне у Валентины… Подложить отраву в грибы… Как-то трудно себе это представить…

И потом: каков мотив? Что же, Никитка мстил им, четверым, за то, что каждая из них ему в свое время не дала? Но если так, ему надо пол-Москвы порешить. Никитке никто не давал.

«Но, впрочем, маньяк – он и есть маньяк, – подумала Катя. – И ход мысли у него – нечеловеческий. И мотивы – безумные…»

Так что надо звонить…

Катя по ходу дела отсортировала белье: белое – к белому, цветное – к цветному, джинсы – к джинсам, шерстяные и шелковые кофточки – отдельно.

Звонить Никитке пока не хотелось, а Катя привыкла доверять своей интуиции. Если чего-то делать очень не хочется, считала она – этого делать не надо. Пока не надо.

Никогда не следует саму же себя пришпоривать. А когда решение, как вести разговор с предполагаемым маньяком, созреет – тогда придет и желание звонить. Надо дождаться вдохновения. А оно даже для домашнего хозяйства нужно – не то что для звонка потенциальному убийце.

Катя загрузила в машину «Занусси» первую порцию белья – белого. Засыпала в лоток порошок, залила ополаскиватель, выбрала и запустила программу для белого хлопка. «Ну вот, – подумала удовлетворенно, – теперь больше часа у меня есть». Машина, умница, пригляда не требовала.

Катя отправилась в коридор, достала из стенного шкафа пылесос.

Мысли ее вдруг перекинулись на Машу. «Она ведь в самом деле единственная из нашей четверки, кто не пострадал… Но зачем ей, спрашивается, охотиться за нами? Зачем ей – убивать нас?.. Что она – мстит за свою неудавшуюся жизнь? Ревнует нас – к нашему успеху?..»

«К успеху! – усмехнулась Катя. – Вот так успех! Орудуешь тут пылесосом… Нет бы горничной уборку поручить…»

Пылесос, привезенный еще из Парижа, гудел как паровоз.

«А что? – возразила она себе. – В мире-то все относительно. И по сравнению с ее, Машиной, жизнью – все мы добились какого-никакого, но успеха. У Вальки – муж, сын, машина, особняк… Полным-полна коробочка. У Настюши тоже все, казалось, было. Свое дело. Фирма. Дом на Мальте. Джип. Молодой любовник, опять же… Да и у меня, если поглядеть со стороны, все очень даже в шоколаде: муж, машина, ученая степень, любимая работа… К тому же у нас троих всегда в жизни было что-то еще, кроме парашютов. А у Машки вся жизнь сходилась на аэродроме. Как она мечтала, что наша команда станет ездить по миру, собирать медали… А мы Машу – бросили. Ее мечту – предали. Занялись каждая своими делами…»

Катя выключила пылесос и перенесла его в кабинет.

Включила, принялась орудовать еще яростней. Из-под мужниного стола пылесос вдруг выгреб носок – от пыли он стал похож на серую мышку. Катюша выключила прибор и брезгливо, двумя пальцами, отнесла находку в ванную, присовокупила к груде грязного белья.

Вернулась, снова включила шумно сосущий агрегат. «Но неужто за это Маша могла нас – убивать? – продолжила она свои мысли. – Это как же тогда надо нас ненавидеть! О таком и Достоевский не писал: чтоб за мужа и машину – убивать подруг!.. Нет, что-то здесь не так… Или она с ума сошла? Допилась до белой горячки?..»