Ах, жаль, Катерина, что ты ни тогда, ни сегодня не умерла… Ты оказалась живучей, Катька, – у тебя, наверно, как у кошки, девять жизней, – но зато ты, Катюшенька, благодаря мне хотя бы узнала своего муженька. Вот был сюрпризик для тебя, вот уж новость – я представляю!

…Маша вдруг воодушевилась, она даже вскочила, сунула ноги в разлапистые кроссовки (шнурки у нее отобрали) и сделала несколько кругов по камере – до двери и обратно до стены, а потом опять к двери… Мысли ее становились бессвязней…

…Я вас всех… Я вышла одна – против вас всех… И еще немного, и я бы – вас всех… Настя – мертва, Фомич – мертв… Валентина? Валюха, будем надеяться, тоже умрет… И даже я сама – в виде пьяной хохлушки – была мертва… И, значит, еще бы один шаг, еще бы один удар – и все получилось бы по-моему. Все пятьдесят миллионов достались бы Борисочке. Значит, и мне. Все гадские пятьдесят миллионов получили бы мы с Борисочкой. Мне не хватило совсем чуть-чуть! Чуть-чуть… Всего-то – добить Катерину… Но все равно, счет в моей игре против вас: четыре – один в мою пользу… А это значит: я сильнее вас!..

Ах, Джейк, ну зачем же ты приехал – тогда, восемнадцать лет назад, и стал моим проклятием! И ты со своим завещанием заварил эту кашу – и опять вернулся, и опять испортил мне все!.. Джейк – Джейк – Джейк!.. Богатая, надменная, ледяная американская сволочь! Ты скоро умрешь, Джейк… Скоро умрешь… Жаль, что ты… Жаль, что ты умрешь сам, без моей помощи… Но ты все равно скоро умрешь…

То ли от этой мысли, то ли от ходьбы взад-вперед по ледяной камере Маше как будто становилось теплее…

Эпилог

Весна в этом году начиналась долго. Робкое солнце то и дело закрывали тучи, с неба сыпалась мокрая снежная крупа. Катюшин «Пунто» так просолился за московскую зиму, что на его оранжевых боках проступили белые разводы. Давно было пора помыть, отполировать воском, только какой смысл, если на дорогах – зимняя каша из снега и соли.

…Двадцать второго марта всю вторую половину дня мела пурга. Москва превратилась в одну сплошную пробку, водители нервничали и лезли на встречную полосу. Только успевай уворачиваться. У Кати с утра были лекции, а потом – три урока в разных концах города. Домой она вернулась голодной и вовсе без сил. Даже на платную стоянку не поехала, бросила машину под окнами. Поднялась в квартиру, разулась. Прямо в пальто прошла на кухню, сунула в микроволновую печь пиццу из морепродуктов. Ужин ей теперь никто не приготовит…

В квартире было тихо. Точнее сказать – одиноко. Но Катю это не угнетало. Ей нравилось, что можно ни с кем не разговаривать. И ужинать, нацепив драные джинсы, которые ее бывший муж Дьячков ненавидел страшной ненавистью.

«Иногда нужно брать тайм-аут от мужиков, – думала Катя. Она решила не утруждать себя вилкой и ломала хрустящую пиццу прямо руками. – Полезно побыть одной. Какое-то время… Не очень долго…»

Катя предполагала, что очень скоро все в ее жизни круто изменится.

Она быстро поужинала, приняла душ и прыгнула в постель. Вытянулась по диагонали. В голове мелькнула быстрая мысль: как хорошо, что ей теперь не надо делиться жизненной территорией с профессором!

Катя негромко включила стереосистему и закрыла глаза. Звучал задумчивый Шопен. Хотелось думать о вечном.

Но вместо вечного мозг услужливо подсовывал картинки десятилетней давности. Вот Настя Полевая щедро засыпает перцем столовские макароны, а Валентина пугает ее гастритом. Вот Фомич отчитывает Катю за то, что она приземлилась не у старта, как все, а похулиганила: долетела аж до пруда. Спустилась с небес прямо на пляж, скинула парашют, затем летный костюм (под ним оказался купальник) и, к восторгу отдыхающих дачников, бросилась в воду.

– Калашникова! Что за самодеятельность!

– Очень жарко было, Иван Фомич, – опускает глаза Катя.

…А вот Машка хмурит брови на перворазников:

– Эй вы, салаги! Колитесь! Кто из моей комнаты шерстяные носки спер?

Перворазники, здоровые бугаи, заискивают:

– Что ты, Машенька! Как можно, это не мы!

Она повышает голос:

– Кто вам тут Машенька? Марию Александровну вижу, а Машенек здесь нет.

Настя, Валя и Катя наблюдают сцену и умирают со смеху…

Эх, Маша, Маша…

Мария Александровна Маркелова находится сейчас в СИЗО «Матросская Тишина». Ее обвиняют в убийстве гражданки Украины Надежды Нечипоренко.

Причастность Мэри к гибели Анастасии Полевой и Ивана Фомича Громыко следствие доказывать не стало.

Равно как и участие гражданки Маркеловой в покушении на убийство Валентины Лессинг и двух покушениях на Екатерину Калашникову (шестого января на Страстном бульваре и девятого – на аэродроме в Колосове).

Никто из участников тех событий – ни Катя, ни Павел, ни тем более Джейкоб О'Гар – не дал по этому поводу никаких внятных показаний.

Злости на Машку у Катюши почему-то не осталось. Остались жалость и презрение. Кате с большим трудом удалось добиться свидания с ней. Волнуясь, она приехала в следственный изолятор… Но Маша встретиться с ней отказалась. Тогда Катюша передала Маркеловой большую посылку с печеньем, шерстяными носками и зубной пастой. Шоколадные конфеты, колбасу и иголки с нитками сотрудники СИЗО не взяли – сказали, что не положено.

Марии Маркеловой светит, как утверждает Паша Синичкин, лет восемь-десять.

Неизвестно, как это известие подействует на ее незадачливого любовника, господина профессора Дьячкова. Да и узнает ли он об этом вообще?

Вот уже два месяца, как бывший Катин муж работает в Кливленде, штат Огайо, – инженером в компании ASC, с ежегодным окладом шестьдесят тысяч американских долларов плюс тринадцатая зарплата, прогрессивка и медстраховка. Джейк О'Гар успел сдержать свое обещание.

Дьячков снимает дом о двух спальнях на окраине Кливленда. Учится водить машину – «Форд Сьерра», драндулет десятилетней давности. Пока на работу его подвозит сосед, азербайджанский инженер Кямран. На Восьмое марта Андрей прислал Кате по электронной почте огромное, покаянное, ласковое письмо. Он пишет о том, как ему скучно вечерами, как тоскливо утрами, – и зовет к себе: если ей трудно так вот сразу решиться и прибыть навсегда, то хотя бы – погостить.

Катя Андрею ответила, но сухо. Поблагодарила за внимание. Написала, что поездка в Америку пока не входит в ее планы.

Джейк О'Гар после безумной ночи на подмосковном аэродроме пробыл в Москве еще недолго. На прощание прыгнул – не «крайний раз», как говорят суеверные парашютисты, а действительно последний раз. Затем отбыл в Непал, потом в Южную Корею, Японию и Австралию – прощаться с теми местами, которые он успел полюбить за свою долгую, не очень-то счастливую, но разнообразную жизнь.

Всего путешествия О'Гар совершить не успел – он умер от острой лейкемии двенадцатого февраля в сиднейском госпитале, как раз в тот день, когда Катя добивалась свидания с Машей Маркеловой.

Через две недели Катюше позвонил из Америки адвокат О'Гара. Мистер О'Гар, как и собирался в Москве, переменил свое завещание. Он оставил Екатерине Калашниковой и Валентине Крюковой-Лессинг по триста (все ж таки по триста, а не по сто!) тысяч долларов. Остальной свой капитал – включая недвижимость, вклады в банках и акции американских «голубых фишек» О'Гар поделил между благотворительными фондами.

Борису Маркелову, проживающему в США и женатому на афроамериканке старше его на восемь лет, Джейкоб оставил один миллион долларов наличными. Через несколько месяцев завещание должно вступить в законную силу.

Правда, Борис Маркелов тут же подал в окружной суд Кливленда исковое заявление. Он требует проведения эксгумации тела, генетической экспертизы и установления отцовства. И хочет оспорить завещание О'Гара: оттягать все его наследство целиком.

– Но я безусловно уверен, что у этого юноши ничего не получится, – лучезарно заверил Катю американский юрист. – Мы, я уверен, достигнем с ним мирового соглашения…